Общение  с  земляком 

«Всё, на сегодня закончили», – сказала себе Лена, но продолжала сидеть с закрытыми глазами, блаженно вытянув ноги. И неожиданно вздрогнула от резкого окрика:

– Арсеньева, ты? – По коридору шел к ней Юра Минаев, земляк и зануда. – Привет! А я от вас. Удивился, что закрыто.

– Привет. Что ж тут удивительного, если Лина, как тебе известно, уже в Москве, а я не впервой сижу здесь, любуюсь этим невероятным количеством маленьких роз на каждом кусте...

– Да ведь у вас, манюнь, то и дело дверь оказывается незапертой. Даже то, что тебя на первом же курсе дважды обокрали, ничему вас не научило. Кстати, почему это оба раза пропадали только твои побрякушки? У Линки ведь их куда больше.

– Она не выставляла их напоказ, как я, – чтоб глазу было приятно.

– Тёмная ты баба! Кто ж выставляет напоказ драгоценности?.. Слушай, пошли ко мне. Подарю браслет из уральских самоцветов. Купил сестре – ну, перебьётся.

– Спасибо, но грабить сестёр не мое амплуа, – рассмеялась Лена. – Ты зачем заходил к нам?

– Да низачем. От пустоты душевной. Илья деловит до чёртиков: «Прости, сейчас не до тебя; но подожди с отъездом, можешь понадобиться». Хишам мотается со своими «сложными» документами. Но думаю, дело не в документах, просто ему уезжать не хочется. Всё прощается с Дальним Востоком: то надо слетать на Камчатку – полюбоваться гейзерами, то повидать красотку Мэри из «Кипариса», то посидеть в японском ресторане с друзьями и шлюхами. Недаром говорят: никто так не занят, как бездельники. И воще (Юра произносил именно так), зря я не уехал сразу после сессии. На шлюх у меня денег нет, а быть прихлебателем у «богатеньких» – это я в гробу видал.

Лене не хотелось обсуждать поведение их общих друзей-аспирантов – москвича Ильи и египтянина Хишама (впрочем, теперь они уже не аспиранты: оба защитили диссертации и готовились к отъезду). Кроме того, ни для кого не секрет, что приятельницы Хишама – вовсе не шлюхи, что две университетские «шлюхи» – как раз приятельницы самого Юры. Но не говорить же ему об этом? Обидится, рассердится, а всё будет идти по-прежнему. Так зачем взвихривать атмосферу отрицательными эмоциями? Один мудрый китаец изрёк: «Сколько у вас друзей – пять, десять, пятнадцать? Мало. У вас должны быть тысячи друзей. Весь мир должен быть вашими друзьями». Лена увлеклась этой идеей, проверяла ее осуществимость и на время проверки вынуждена была стать куда более терпимой, чем обычно. Вот и сейчас она продолжила эксперимент по выработке симпатии к не очень-то симпатичному ей человеку (хотя он и входил в их большую дружескую компанию):

– Я – в камеру хранения. Ничего там не хочешь оставить на время отъезда?

– Хочу! Пошли вместе. Только, чур, пешком.

Но Лена продолжала сидеть, блаженно вытянув ноги.

– Двигаться, двигаться надо, милэди! – Юра стал поднимать ее за руки. – Разленились, обобломились, всё бы вам на лифте да на такси. Я научу тебя физической активности! Вот чем ты занимаешься, кроме сидения за компьютером да за книгами? Общие танцы в холле один-два раза в неделю – и всё?

– И всё, – послушно согласилась Лена, а мозг ее начал осмысливать причину раздражения, которое почти неизменно вызывал у нее Юра. Причем ее мозг («биологическая ЭВМ») обожал диалоги в вопросах и ответах. Вот и сейчас он начал с вопроса: «За что ты на него злишься? – 3а что, за что! – сам себе ответил мозг ворчливо. – За то, что внутри этого высоко образованного существа сидит Шариков и время от времени плюётся промежуточными между речью и лаем словами. – И зачем ты оскорбляешь хорошего человека? – Это он сам себя оскорбляет – такой речью. На Шарикова прикрикнут – он тут же сделает вид, что никаких плохих слов не знает, а знает, наоборот, уйму мудрёных, как то: квинтэссенция, матримониальный, конфидент…» Мозг явно подходил к какому-то выводу, но сделать его не успел – Юра отвлёк своим вопросом:

– Слышал я о твоем родстве с какой-то знаменитостью, но не помню, с какой. – Лена только хмыкнула, а Юра продолжал: – Арсеньева… Твой предок – тот самый Арсеньев, который путешествовал с Дерсу Узалой?

– Увы, нет… Это у меня не настоящая фамилия, а псевдоним.

– Ладно лапшу-то на уши вешать! Псевдонимы берут, когда становятся знаменитыми.

– А я вот заранее взяла.

– То есть убеждена, что станешь знаменитой?

– Да ну тебя, Юрка. Я устала. Это собеседование в Школе – по существу экзамен сразу по трём предметам. Так что я буду идти и молчать. А ты говори что хочешь. О’кэй?

– И какой тогда интерес идти вместе?

– Вот зануда! Ладно, давай разговаривать, только не о моих предках… Помнишь, как Илья лезгинку плясал?

– В холле вашего этажа? Отлично! Даже Булат удивился, хоть сам и научил.

– Юр, Илья уезжает от нас навсегда, а мы этого до сих пор не поняли. И ты вот – идешь со мной, когда должен быть с ним.

– Не беспокойся, он не один. Я уже заходил к нему сегодня. Они там с Хишамом – миллионером, кстати! Не чета нам, прощелыгам.

– Какой он тебе миллионер? Его родители – всего лишь владельцы обувного магазина.

– «Всего лишь»? В центре Каира!

– Ты избушку принимаешь за дворец, против чего предупреждал еще Чернышевский. А всё оттого, как говорил он же, что настоящего миллионера в глаза не видал. Миллионеры не сорят деньгами, как Хишам. Миллионеры о-очень разборчивы в знакомствах. Отчего, кстати, их мир узок и сер. Миллионеры скупы и скучны.

– А ты видала их – пачками? – Отвечать на это было нечего, да Юра и не ждал ответа. – Хорошо тебе живется, – продолжал он: – кругом одни друзья. Что египтяне, что японцы, что индусы – тебе всё едино, ты всех любишь.

– Ну почему же «едино»? Все интересны по-разному. И дороги по-разному.

– И все – друзья?

– А чем тебе это не нравится?

– Тем, например, что как раз я, твой земляк, для тебя вовсе не друг. Ты всё время избегаешь меня – и тайно, и явно. И в компании всегда где-то в другом углу, как я ни стараюсь быть поближе. И не зайдешь никогда. Не прояви я инициативы, ты обо мне и год не вспомнишь.

– Юр, ни индусы, ни японцы никогда не говорят мне: тёмная ты баба! чокнутая! не вешай лапшу на уши! Может, поэтому я и не ухожу от них в другой угол?

– Да я, если хочешь, могу выражаться, как английский лорд!

– Хочу, Юрочка, очень хочу. – Она неудержимо расхохоталась, со стыдом понимая, что обижает его. – Как говорят, глядишь, и народ за тобой потянется.

– Ну, змея-я… И на черта я к тебе зашёл? Чтоб только настроение себе испортить.

– А вон кабина лифта вровень с полом встала… И вторая ползёт… Разойдёмся? Я поеду на лифте, а ты продолжай развивать ножную мускулатуру, а?

Но поскольку голос ее звучал с просительной ласковостью, Юра отказался:

– Нет уж! Нашла из-за чего расходиться! Перекинулись несколькими искренними словами – и сразу расходиться?

– …А зря мы, Юрка, оторвались от сохи. Завидую я… даже не бабушке: она, хоть и прожила полжизни в деревне, «больно мудра». Прабабушке завидую: зимой спала на печи, летом – на сеновале… 

– Ну, положим, летом на сеновале – это твоя мечта, а не прабабушкина реальность, – съязвил Юра.

– Пусть так, но тогда не мешай мечтать… И говорила прабабушка, как ей нравится, не задумываясь: ‘гуру или гу’ру, ‘генезис или ге’незис…

– Да ладно! Она и слов-то таких не знала. А знала бы, тоже стала бы задумываться. Ты лучше скажи, чем это тебе или твоей бабушке в городе плохо?

– Плохо, бабоньки, ой плохо: нету тово простору-воздуху, да и посудачить не с кем. Ай найдёшь ково – родная же дочь оборвёт!

– Ну, пошли цитаты! Кого теперь передразниваешь?

– Я не передразниваю, я вхожу в образ. Старенькой деревенской бабушки. Знаешь, как моя бабушка обрадовалась, услышав в троллейбусе: «Недавно, што ль, лапти сняла? Из Тамбова, што ли?» Говорит: ссорятся ведь, а послушаешь – ну просто поют!.. Ах, в деревню бы! В старую, ветхозаветную!

– Ла-адно тебе, в ветхозаве-етную! Это сейчас в деревне хорошо, а раньше?

– Да какая щас деревня? – не хотелось Лене выходить из образа. – Рази они таперь пахари? Операторы, биотехнологи, инженера – тьфу!

– Ленк, иди ты! Разыгралась на мою голову. Действительно, чокнутая. Запишись в драмкружок, я-то тут при чём?

«А вот интересно, – начала ее «биологическая ЭВМ» раскручивать новую мысль: – почему от деревенской грубости становится веселее на душе, а от городской болезненно сжимается сердце?.. Потому, наверное, что деревенская рождалась под солнцем, а городская – в подворотнях, где только и могут уродиться грибы-поганки. Вот и испортили эти грибы-поганки замечательного человека Юру Минаева».

Знал Юра гораздо больше нее: перешел уже на четвертый курс, и не «какого-то там» филфака, а физико-математического факультета, самого сложного после сверхсложного – космической энергетики. Но, видимо, еще в подростковом возрасте овладел искусством «лаконичной мужской речи». Овладел так прочно, что…

Побывал Юра как-то в составе студенческой группы в Индии. Вернулся – Лена набросилась: «Ну, расскажи, как там! В Тадж-Махале были?» – «Были». – «Ну?» – «А что ну? Ну, музей это теперь. Толпа туристов, плюнуть некуда». – «Про сам дворец расскажи: как выглядит, как в нем себя чувствуешь?» – «Да обыкновенный: мраморный, белый. Двор большой. Пешеходные дорожки ухоженные, деревья по бокам». – «Это всё – про дворец?» – «Всё». – «А вообще про Индию что скажешь?» – уже почти безнадёжно спросила она. – «Воще про Индию?.. Рынков много. Красочные. Только очень уж жарко, фрукты, овощи гниют. Вонь». – «Думаю, и про Индию у тебя всё», – с холодным гневом произнесла Лена и отошла от него, занялась видеодисками (компания сидела в гостях у аспиранта Ильи Антонова).

Юра и представить себе не мог, как резко отодвинул от себя землячку этим «рассказом про Индию». Пока они ездили, она не раз пыталась представить себе то или иное место их маршрута. И однажды ей приснился Тадж-Махал – беломраморный дворец в лучах ослепительно-щедрого южного Солнца. Верхний слой мрамора пронизан солнечными лучами насквозь, но вглубь они не проникают: непрозрачная матовость глубинного слоя посылает их обратно, через уже пронизанный светом верхний слой. И от этого двойного света верхний, прозрачный слой мрамора струится и трепещет, как живой! (Только теперь, во сне, Лена поняла, что значит «живой, дышащий» мрамор греческих статуй. Поняла и то, что смотреть на них надо не в залах музея, а под солнцем.) Вокруг дворца – ажурная каменная ограда, и сквозь ее глубокие решетки струится ослепительная голубизна воздуха, пронизанного солнцем… Уходить из этой волшебной сказки не хотелось, но надолго задержать картинку в воображении не удалось.

После этого сна Лена думала: если таким предстал Тадж-Махал ей, видевшей усыпальницу, возведённую великим и несчастным Шах-Джаханом, только на картине Верещагина да по видеодиску, то какое же чудо увидал Юра – реально? И вот его реальные впечатления: «…плюнуть некуда. – Всё? – Всё».

Тогда-то она впервые и позволила себе обозвать его Шариковым (из «Собачьего сердца» Булгакова). Потом, правда, не раз становилось стыдно, она вновь и вновь пыталась относиться к нему с симпатией, во всяком случае быть терпимой. Тем более что он «личным примером» помог ей сделать важное умозаключение: хорошее образование и культура, воспитанность – отнюдь не одно и то же, как и хорошее образование и нравственность и даже хорошее образование и ум. Этот вывод в дальнейшем помогал ей не ждать слишком многого от высоко образованных в своей сфере людей и благодаря этому избегать бесполезных конфликтов.